Неточные совпадения
Само собою разумеется, что он не говорил ни с кем из товарищей о своей
любви, не проговаривался и в самых сильных попойках (впрочем, он никогда не бывал так пьян, чтобы терять
власть над собой) и затыкал рот тем из легкомысленных товарищей, которые пытались намекать ему на его связь.
Сам я больше неспособен безумствовать под влиянием страсти; честолюбие у меня подавлено обстоятельствами, но оно проявилось в другом виде, ибо честолюбие есть не что иное, как жажда
власти, а первое мое удовольствие — подчинять моей воле все, что меня окружает; возбуждать к себе чувство
любви, преданности и страха — не есть ли первый признак и величайшее торжество
власти?
Другой бы на моем месте предложил княжне son coeur et sa fortune; [руку и сердце (фр.).] но надо мною слово жениться имеет какую-то волшебную
власть: как бы страстно я ни любил женщину, если она мне даст только почувствовать, что я должен на ней жениться, — прости
любовь! мое сердце превращается в камень, и ничто его не разогреет снова.
Но чаще занимали страсти
Умы пустынников моих.
Ушед от их мятежной
власти,
Онегин говорил об них
С невольным вздохом сожаленья;
Блажен, кто ведал их волненья
И наконец от них отстал;
Блаженней тот, кто их не знал,
Кто охлаждал
любовь — разлукой,
Вражду — злословием; порой
Зевал с друзьями и с женой,
Ревнивой не тревожась мукой,
И дедов верный капитал
Коварной двойке не вверял.
Между нами никогда не было сказано ни слова о
любви; но он чувствовал свою
власть надо мною и бессознательно, но тиранически употреблял ее в наших детских отношениях; я же, как ни желал высказать ему все, что было у меня на душе, слишком боялся его, чтобы решиться на откровенность; старался казаться равнодушным и безропотно подчинялся ему.
Прощаясь с Ивиными, я очень свободно, даже несколько холодно поговорил с Сережей и пожал ему руку. Если он понял, что с нынешнего дня потерял мою
любовь и свою
власть надо мною, он, верно, пожалел об этом, хотя и старался казаться совершенно равнодушным.
Опасность, риск,
власть природы, свет далекой страны, чудесная неизвестность, мелькающая
любовь, цветущая свиданием и разлукой; увлекательное кипение встреч, лиц, событий; безмерное разнообразие жизни, между тем как высоко в небе то Южный Крест, то Медведица, и все материки — в зорких глазах, хотя твоя каюта полна непокидающей родины с ее книгами, картинами, письмами и сухими цветами, обвитыми шелковистым локоном в замшевой ладанке на твердой груди.
— И потом, — продолжала девушка, — у них все как-то перевернуто. Мне кажется, что они говорят о
любви к народу с ненавистью, а о ненависти к
властям — с
любовью. По крайней мере я так слышу.
— «
Любовь к уравнительной справедливости, к общественному добру, к народному благу парализовала
любовь к истине, уничтожила интерес к ней». «Что есть истина?» — спросил мистер Понтий Пилат. Дальше! «Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, — бояться его мы должны пуще всех казней
власти и благословлять эту
власть, которая одна, своими штыками, охраняет нас от ярости народной…»
Но если она заглушала даже всякий лукавый и льстивый шепот сердца, то не могла совладеть с грезами воображения: часто перед глазами ее, против ее
власти, становился и сиял образ этой другой
любви; все обольстительнее, обольстительнее росла мечта роскошного счастья, не с Обломовым, не в ленивой дремоте, а на широкой арене всесторонней жизни, со всей ее глубиной, со всеми прелестями и скорбями — счастья с Штольцем…
Обломов хотя и прожил молодость в кругу всезнающей, давно решившей все жизненные вопросы, ни во что не верующей и все холодно, мудро анализирующей молодежи, но в душе у него теплилась вера в дружбу, в
любовь, в людскую честь, и сколько ни ошибался он в людях, сколько бы ни ошибся еще, страдало его сердце, но ни разу не пошатнулось основание добра и веры в него. Он втайне поклонялся чистоте женщины, признавал ее
власть и права и приносил ей жертвы.
Но ученики Лойолы привезли туда и свои страстишки: гордость,
любовь к
власти, к золоту, к серебру, даже к превосходной японской меди, которую вывозили в невероятных количествах, и вообще всякую
любовь, кроме христианской.
У него сознание это происходит не из свободного стремления содействовать общему благу и проистекающего от того чувства
любви и благодарности к той
власти, которая несет на себе заботы об этом благе.
Она в ярких красках описывала положение актрис, танцовщиц, которые не подчиняются мужчинам в
любви, а господствуют над ними: «это самое лучшее положение в свете для женщины, кроме того положения, когда к такой же независимости и
власти еще присоединяется со стороны общества формальное признание законности такого положения, то есть, когда муж относится к жене как поклонник актрисы к актрисе».
Встарь бывала, как теперь в Турции, патриархальная, династическая
любовь между помещиками и дворовыми. Нынче нет больше на Руси усердных слуг, преданных роду и племени своих господ. И это понятно. Помещик не верит в свою
власть, не думает, что он будет отвечать за своих людей на Страшном судилище Христовом, а пользуется ею из выгоды. Слуга не верит в свою подчиненность и выносит насилие не как кару божию, не как искус, — а просто оттого, что он беззащитен; сила солому ломит.
Но в дионисической стихии
любви есть правда возвышения над
властью закона.
Христос хотел свободной
любви человека и потому не мог запугивать его своим могуществом, насиловать своей
властью.
Сознание, освобожденное от гипнотической
власти обожествленного страдания, увидит, что сущность мира не есть страдание и сущность
любви не есть только сострадание.
Но если
власть не на тумане мнений восседает, если престол ее на искренности и истинной
любви общего блага возник, — не утвердится ли паче, когда основание его будет явно; не возлюбится ли любящий искренно?
И где же мои мечты о
власти ума, о красоте жизни, общечеловеческой
любви и подвигах?» — говорил он иногда даже вслух и теребил свои волосы.
Они хорошо знали, испытав на себе
власть немки, ее жестокий, неумолимый педантизм, ее жадность, высокомерие и, наконец, ее извращенную, требовательную, отвратительную
любовь то к одной, то к другой фаворитке.
Словом, как золото, очищающееся в горниле, выходил таким образом старик из всех битв своих в новом блеске
власти, и последняя победа его явно уже доказала крепость его в Петербурге и окончательно утвердила к нему
любовь и уважение на месте.
Им все равно, хорошо ли вы ели, хорошо ли спали, весело ли вам, здоровы ли вы, и они ничего не сделают, чтоб доставить вам эти удобства, ежели они в их
власти; но стать под пулю, броситься в воду, в огонь, зачахнуть от
любви — на это они всегда готовы, ежели только встретится случай.
Но теперь он любит. Любит! — какое громадное, гордое, страшное, сладостное слово. Вот вся вселенная, как бесконечно большой глобус, и от него отрезан крошечный сегмент, ну, с дом величиной. Этот жалкий отрезок и есть прежняя жизнь Александрова, неинтересная и тупая. «Но теперь начинается новая жизнь в бесконечности времени и пространства, вся наполненная славой, блеском,
властью, подвигами, и все это вместе с моей горячей
любовью я кладу к твоим ногам, о возлюбленная, о царица души моей».
Но сильна, о могучая, вечная
власть первой
любви! О, незабываемая сладость милого имени! Рука бывшей, но еще не умершей
любви двигала пером юноши, и он в инициалах, точно лунатик, бессознательно поставил вместо буквы «О» букву «Ю». Так и было оттиснуто в типографии.
Хельчицкий учит тому же, чему учили и учат теперь непротивляющиеся менониты, квакеры, в прежние времена — богомилы, павликиане и многие другие. Он учит тому, что христианство, требующее от своих последователей кротости, смирения, незлобия, прощения обид, подставления другой щеки, когда бьют по одной,
любви к врагам, — несовместимо с насилием, составляющим необходимое условие
власти.
Христианин освобождается от всякой человеческой
власти тем, что считает для своей жизни и жизни других божеский закон
любви, вложенный в душу каждого человека и приведенный к сознанию Христом, единственным руководителем жизни своей и других людей.
Поневоле должно признать, что в основании ее характера лежали семена властолюбия и что в настоящее время, освобожденные из-под тяжкого гнета жестокой мачехи, они дали сильные ростки, что без ведома самой Софьи Николавны —
любовь к
власти была тайною причиною ее решимости.
Он раздумывал над тем, куда положить всю эту силу молодости, только раз в жизни бывающую в человеке, — на искусство ли, на науку ли, на
любовь ли к женщине, или на практическую деятельность, — не силу ума, сердца, образования, а тот неповторяющийся порыв, ту на один раз данную человеку
власть сделать из себя всё, чтò он хочет, и как ему кажется, и из всего мира всё, чтò ему хочется.
Для Круциферских Крупов представлял действительно старшего в семье — отца, дядю, но такого дядю, которому
любовь, а не права крови дали
власть иногда пожурить и погрубить, — что оба прощали ему от души, и им было грустно, когда не видали его дня два.
Что Годунов? во
власти ли Бориса
Твоя
любовь, одно мое блаженство?
Нет, нет. Теперь гляжу я равнодушно
На трон его, на царственную
власть.
Твоя
любовь… что без нее мне жизнь,
И славы блеск, и русская держава?
В глухой степи, в землянке бедной — ты,
Ты заменишь мне царскую корону,
Твоя
любовь…
Глафира. Возьмите
власть над собой, разлюбите его! И если уж вы без
любви жить не можете, так полюбите бедного человека, греха будет меньше. Его разлюбить легко, стоит только вглядеться в него хорошенько.
Ирина. Это не в моей
власти. Я буду твоей женой, и верной и покорной, но
любви нет, что же делать! (Плачет.) Я не любила ни разу в жизни. О, я так мечтала о
любви, мечтаю уже давно, дни и ночи, но душа моя как дорогой рояль, который заперт и ключ потерян.
— Обвинять человека в том, что он полюбил или разлюбил, это глупо, — убеждал он себя, лежа и задирая ноги, чтобы надеть сапоги. —
Любовь и ненависть не в нашей
власти. Что же касается мужа, то я, быть может, косвенным образом был одною из причин его смерти, но опять-таки виноват ли я в том, что полюбил его жену, а жена — меня?
Юрий, выскакав на дорогу, ведущую в село Палицыно, приостановил усталую лошадь и поехал рысью; тысячу предприятий и еще более опасений теснилось в уме его; но спасти Ольгу или по крайней мере погибнуть возле нее было первым чувством, господствующею мыслию его;
любовь, сначала очень обыкновенная, даже не заслуживавшая имя страсти, от нечаянного стечения обстоятельств возросла в его груди до необычайности: как в тени огромного дуба прячутся все окружающие его скромные кустарники, так все другие чувства склонялись перед этой новой
властью, исчезали в его потоке.
— Ольга не считала свою
любовь преступлением; она знала, хотя всячески старалась усыпить эту мысль, знала, что близок ужасный, кровавый день… и… небо должно было заплатить ей за будущее — в настоящем; она имела сильную душу, которая не заботилась о неизбежном, и по крайней мере хотела жить — пока жизнь светла; как она благодарила судьбу за то, что брат ее был далеко; один взор этого непонятного, грозного существа оледенил бы все ее блаженство; — где взял он эту
власть?..
В моем желанье тайный гнев я чую,
Мой замысел безжалостен и зол,
На
власть ее теперь я негодую,
Как негодует раненый орел,
Когда полет влачить он должен низко,
И не решу, что мне волнует кровь:
Любовь ли здесь так к ненависти близко
Иль ненависть похожа на
любовь?
Но бывали минуты сердечного веселия, когда царь опьянялся
любовью, или вином, или сладостью
власти, или радовался он мудрому и красивому слову, сказанному кстати.
Князь Абрезков. Я говорил с ним. И я думаю, что он любит ее, привык любить так,
любовь эта взяла такую
власть над ним — а он человек, медленно, но твердо принимающий. Что вошло ему в сердце, то уже не выйдет. И он никого, кроме ее, любить не будет и без нее и с другой счастлив быть не может.
Но тут же сердце вдруг забилось сильнее, рука задрожала и сжала его руку, мне стало жарко, глаза в полутьме искали его взгляда, и я вдруг почувствовала, что не боюсь его, что страх этот —
любовь, новая и еще нежнейшая и сильнейшая
любовь, чем прежде. Я почувствовала, что я вся его и что я счастлива его
властью надо мною.
Могли ли Готфы, неохотные исполнители беззаконной воли [По законам Швеции Король не мог начинать войны без согласия других
властей, то есть Сейма.], стоять против сынов обожаемой Екатерины, сильных
любовью к отечеству и ненавистью к виновнику сей войны неправедной?
— Ничего не давая, как много взяли вы у жизни! На это вы возражаете презрением… А в нём звучит — что? Ваше неумение жалеть людей. Ведь у вас хлеба духовного просят, а вы камень отрицания предлагаете! Ограбили вы душу жизни, и, если нет в ней великих подвигов
любви и страдания — в этом вы виноваты, ибо, рабы разума, вы отдали душу во
власть его, и вот охладела она и умирает, больная и нищая! А жизнь всё так же мрачна, и её муки, её горе требуют героев… Где они?
— А я тебе скажу открыто: возникает Россия! Появился народ всех сословий, и все размышляют: почему инородные получили над нами столь сильную
власть? Это значит — просыпается в народе
любовь к своей стране, к русской милой земле его!
Павлин. Дума, это… так сказать — допущение самой
власти к умалению ее. Многие полагают, что даже — роковая ошибка, но священно-церковнослужителю не подобает входить в рассуждение о сих материях. К тому же в наши дни на духовенство возложена обязанность воспламенять дух бодрости… и углублять
любовь к престолу, к отечеству…
— С этого случая, — говорил он, — всем нам стало возмутительно слышать, если кто-нибудь радовался чьей бы то ни было смерти. Мы всегда помнили нашу непростительную шалость и благословляющую руку последнего привидения Инженерного замка, которое одно имело
власть простить нас по святому праву
любви. С этих же пор прекратились в корпусе и страхи от привидений. То, которое мы видели, было последнее.
Ми-Ти учил тому, что надо людям внушать уважение не к силе, не к богатству, не к
власти, не к храбрости, а только к
любви.
Предстоящее изменение устройства жизни людей нашего христианского мира состоит в замене насилия
любовью, в признании возможности, легкости, блаженства жизни, основанной не на насилии и страхе его, а на
любви. И потому произойти это изменение никак не может от насилия
власти.
Когда поймешь ты, что истинное благо всегда в твоей
власти, что оно в одном: в
любви ко всем людям?»
Основа всякой
власти — насилие, основа христианства —
любовь. Государство — это принуждение, христианство — убеждение.
Только принимай всякий труд и всякую обиду с
любовью к тому, кто накладывает труд и делает обиду, и всякий труд и всякая обида превращаются в радость. И радость эта совершенная, потому что всякая другая радость может быть уничтожена, эта же радость ничем не может быть уничтожена, потому что она всегда в нашей
власти.